Малкольм и Мари (Malcolm & Marie)

Сын Дензела Вашингтона и Зендая разыгрывают любовно-творческую драму и гендерный поединок в четырех стенах пленочного монохрома. Вступительные титры отсылают к голливудской классике 50-60-х годов, а дальнейшая возбужденная дуэль, полная и секса, и романтики, и взаимной ненависти, – к французской новой волне.

Семейно-бытовая распря, токсичная лав-стори, социальное кино-дискуссия о расизме и его нюансах, синефильское высказывание о хрупкости кинотворения, глубине актерства и остервенелости в адрес критиков и рецензентов, обожающих эпитет «подлинный», отравляющая зависимость творца от музы, музы от творца… «Малкольм и Мари» – не только конфронтация мужчины Малкольма и женщины Мари, не только конфронтация мужчины и женщины в целом. Это также противостояние творческих эго и амбиций, рассуждение о токсичности извечной схемы, согласно которой каждый результат творчества нуждается в реакции и одновременно априори питает отвращение к любому рефлектированию. Проще говоря, каждое проявление творчества нуждается в критике, а каждый критик нуждается в объекте оценивания. Каждый мужчина нуждается в женщине, а каждая женщина – в мужчине. Но все неистово ненавидят друг друга.

Так начинался не один классический нуар. Ночное шоссе освещает пара фар, приближаясь к уединенному, оторванному от городских суеты и шума особняку. В дом с модным дизайном и панорамными окнами заходит безупречно красивая пара: мужчина в смокинге и женщина в открытом вечернем платье. Он начинает говорить (и уже не остановится до самого финала этой камерной разговорной черно-белой во всех возможных смыслах, как инь и ян, пьесы), а она писает на унитазе, не закрывая дверь, и начинает варить макароны с сыром. Они вернулись с премьеры фильма, который снял он, молодой темнокожий режиссер Малкольм и как-то там дальше. Авторской драмы про темнокожую девушку-наркоманку, на которую его вдохновила она. Публика была в восторге и громко аплодировала, а белая критикесса из «Лос-Анджелес таймс» назвала Малкольма «новым Спайком Ли или Барри Дженкинсом» (Барри Дженкинс снял оскароносный «Лунный свет» и визуально совершенную лав-стори «Если Бил-стрит могла бы заговорить», а у Спайка Ли Джон Дэвид Вашингтон исполнил главную роль в «Черном клановце», что, собственно, и сделало его знаменитым, помимо отцовской фамилии).

Малкольм пребывает в эйфории и одновременно в язвительной брезгливости к той белокожей журналистке, что «по-расистски» сравнила его с исключительно черными режиссерами, а не, к примеру, с Уильямом Уайлером, создателем «Бен-Гура» и «Римских каникул». А Мари выдерживает паузу и разрождается праведными обидой и гневом: Малкольм в благодарственной речи упомянул даже билетершу кинотеатра, но забыл поблагодарить ее, вдохновительницу и любимую женщину.

С этого момента герои вступают в словесную дуэль, похожую одновременно и на фехтование, и на шахматную партию, с весомыми и убедительными аргументами каждой из сторон и попеременным преимуществом каждого из оппонентов. Причем всякий раз растерянный зритель разделяет позицию говорящего, временно победившего, и попирает слушающего, временно проигравшего. Более того, проигрывающий даже вызывает неприязнь до той поры, пока перевес в споре снова не переходит к нему, и вот так туда-сюда до бесконечности или как минимум до самого рассвета.

Одна ночь. Одна квартира. Один диалог. Одна ссора. Двое любящих людей, пытающихся ужалить друг друга как можно больнее. Никого и ничего в целом мире, кроме этого платья, этой девушки, этой кастрюли с макаронами, этого мужчины в белой рубашке, этого послевкусия успеха, этой горечи взаимных обид и безбрежного потока злых, эгоцентричных мыслей. «Малкольма и Мари» мог бы снять Жан-Люк Годар или Клод Лелуш на заре режиссерской карьеры, если бы те были современниками и американцами. Но в действительности поставил картину Сэм Левинсон, создатель нашумевшего сериала «Эйфория» с той же Зендаей в главной роли. Здесь 24-летняя актриса, певица, танцовщица, модель, известная в первую очередь по подростковым образам (в «Эйфории», несмотря на жесткость, ее героине всего лишь семнадцать, а в фильмах про Человека-паука она опять же школьница, еще и девственно целующаяся с бойфрендом в щечку) исполнила свою самую взрослую, самую женскую роль. И хотя субтильное тело, бесспорно красивое, но пубертатно тонкое и хрупкое, по-прежнему придает образу детскость, слова, интонации, движения, взгляд и в целом игра теперь исключительно взрослые: зрелые, женственные, опытные, сформированные, сильные, уверенные, попеременно доминантные (за исключением тех проигрышей, когда вновь проступают незащищенность, уязвимость, подчинение).

Подросток-наркоманка Ру из «Эйфории» превратилась в женщину Мари, справившуюся с наркозависимостью. То есть Сэм Левинсон будто бы снял полнометражный сиквел своего сериала и показал героиню по прошествии лет в новой обстановке, в быту семейной жизни, с демонами прошлого.

Несколько раз перепалка грозит закончиться то ли сексом, то ли физическим насилием. А быть может, даже убийством. И так же легко и изящно, как Малкольм целует стройные ножки Мари, обтянутые прозрачными черными чулками, может возникнуть в разгар душевных и плотских страстей пистолет или нож. Но нет, конечно же, нет, для «подлинного шедевра», как сказал бы щедро разбрасывающийся гомерическими словами среднестатистический критик, о мужчине и женщине не годится кровопролитие. Годится тонкая и элегантная игра.

И как вопрошалось в песне из кинофильма «Москва слезам не верит»: «Что же из этого следует?». Следует утро. Новый день. Новая порция макарон. Новая идея для нового фильма. Новый вечер. Новая размолвка, плавно переходящая в новую схватку…

Анастасия Лях