Отец (The Father)

Энтони Хопкинс сыграл больного деменцией старика в щемящей камерной драме про угасание и одиночество в конце пути. Нет ни малейших сомнений, что роль пожилого слабоумного Энтони (да, героя зовут так же, как исполнителя) в карьере Хопкинса одна из лучших и заслуживает самых высоких почестей и наград. И сам «Отец» – не просто хороший фильм, один из лучших в прошлом году, но маленький, непоказной шедевр.

Примерно тогда же, когда авторитетные западные издания начали составлять первые списки возможных номинантов на «Оскар» и в них оказалась драма с Хопкинсом и Оливией Колман (последняя сыграла дочь главного героя), ушел из жизни Шон Коннери, который, как оказалось, последние лет десять или даже больше мучился от возрастного слабоумия и в последнее время уже и вовсе не понимал, кто он, где он и что вокруг происходит… От этого случайного созвучия и напрашивающейся параллели смотреть «Отца» еще больнее… горько и грустно.

По сюжету восьмидесятилетний Энтони, упертый и чуточку сумасбродный старик, живет в Лондоне, один в своей большой квартире, и отказывается признаваться и другим, и самому себе, что не в состоянии самостоятельно о себе позаботиться. Дочь Энн (Колман) нанимает сиделок, но те увольняются одна за другой, так как не могут подступиться и смягчить гнев ворчливого, капризного подопечного. Когда же Энн в очередной раз приходит навестить отца и сообщает, что вынуждена переехать в Париж, альтернативы не остается: старику придется смириться с новой сиделкой.

Французский драматург Флориан Зеллер поставил «Отца» по собственной пьесе (которая сперва превратилась в спектакль и ставилась во многих театрах не только Европы, но и мира, и получила охапку театральных наград). В целом режиссер задумал трилогию, которая будет состоять из фильмов «Отец», «Мать» и «Сын» (одноименные пьесы уже написаны и опубликованы). В настоящее время уже идет работа над экранизацией «Сына», которая расскажет о подростке, переживающем развод родителей. Зеллер говорит, что уже знает, кого из актеров хотел бы видеть в главных ролях, но имен пока не называет.

Казалось бы, эффектный инклюзивный прием, который использовал Зеллер в «Отце», лежит на поверхности, но почему-то постановщики до сих пор его игнорировали. Так мог поступить и Зеллер, и тогда бы «Отец» оказался хорошей, очень хорошей, но не выдающейся семейной драмой, в которой зритель наблюдает со стороны сложные отношения между дочерью (которая, безусловно, любит родителя, но устала наблюдать его невменяемость, устала не иметь личной жизни и в минуты слабости и отчаяния представляет, как берет в руки подушку и избавляет и себя, и его от мучений) и отцом (который ведет себя неадекватно и несет абсурд про посторонних людей в квартире, какую-то курицу и чечетку, и параноит, что все хотят свести его в гроб, чтобы заполучить квартиру в центре Лондона).

Смотрите легально на MEGOGO

Но у Зеллера нет никакого «со стороны». Зеллер снял не столько семейную драму, сколько личную от первого лица. И все что видит, слышит, чувствует, переживает, чего боится и от чего шарахается все глубже погружающийся во тьму Энтони, все то же самое наблюдает и ощущает на собственной шкуре зритель. И точно так же, как для героя начисто размыта грань между реальностью и псевдореальностью, созданной больным воображением, стерта она и для публики. Вместе с героем мы всматриваемся в незнакомые лица и силуэты, вслушиваемся в имена, пытаясь расшифровать код, раздобыть ключик к истине, и вместе же приходим в ужас от того, что не выходит собрать кусочки в целое. И когда на месте дочери Энн вместо Оливии Колман внезапно возникает Оливия Уильямс, для нас это точно такой же шок, как и для Энтони, потерянного, обескураженного, беспомощного, испуганного, охваченного тревогой и паникой, загнанного в тупик.

Местами «Отец» – это триллер. Подлинный, напряженный, смятенный, неровный и нервный триллер. И зритель, съежившийся маленький зритель, будто сидит у Энтони в голове, и там выключен свет, и с каждой минутой становится все темнее. В квартире, где происходит все основное действие, приглушена яркость и часто полутемно, но при этом, как ни странно, не мрачно и не неуютно, и в полутемные коридоры непременно проникают полосы желтого дневного света: за окном наверняка погожий, солнечный день (что для Лондона исключительная редкость, и в такие дни все жители идут на улицу, гуляют в парках, а офисные работники даже отпрашиваются у начальства и берут выходной ради дозы солнечного тепла… – именно таким вот днем и приятным шелестом зеленеющих за окном листьев, тоже радующихся теплу и свету, Зеллер заканчивает картину). Точно так же малая доля, хрупкий пучок света в минуты прояснения проникает в темную голову Энтони.

И конечно же, неслучайно, а определенно метафорично главный герой постоянно ищет потерянные наручные часы, которые дочь предлагает поискать в «папином тайнике» (причем место тайника постоянно меняется, то он под ванной, то в каморе, то еще где-то). Энтони, как герой Марселя Пруста, пребывает «в поисках утраченного времени», в тщетных поисках безвозвратно ушедшего времени, и его никак не отыскать, потому что неизвестно, где спрятан тайник (время в картине так же безалаберно и хаотично, как и множественные реальности).

В финале перед нами предстает уже совсем не тот причудливый и прихотливый сумасброд. Герой сильно меняется от первой сцены до заключительной. И вот мы видим Энтони не брюзгливым и раздражительным, но совершенно незащищенным, слабым и уязвимым. Ребенком. Совсем ребенком. Малышом, нуждающимся в объятьях и материнской заботе. Нет, на экране все тот же Энтони Хопкинс (невероятная, удивительная игра!), но вместо старика – сморщенный, съежившийся в крохотный комок младенец. «С меня будто опали все листья», – говорит Энтони. А за окном (как в «Токийской повести») шелестит зеленая листва, и жизнь дальше идет своим чередом.

Анастасия Лях