Голубь сидел на ветке, размышляя о бытии (En duva satt på en gren och funderade på tillvaron)

Специальным событием 45-го кинофестиваля «Молодость» стал показ титулованной черной комедии Роя Андерссона «Голубь сидел на ветке, размышляя о бытии», получившей в прошлом году венецианского «Золотого льва». Картина является заключительной частью экзистенциальной трилогии шведского мэтра о смысле человеческого существования и смерти, в которую также входят «Песни со второго этажа» и «Ты, живущий». В целом работа над триптихом заняла у режиссера без малого двадцать лет.

Название фильма отсылает к известному полотну Питера Брейгеля-старшего «Охотники на снегу». На картине изображены охотники и собаки, над которыми возвышаются застывшие на дереве птицы. «Птицы поражены тем, что сидящие под деревом охотники не замечают неизбежно приближающегося хаоса», – говорит Андерссон. Фильм начинается вступительной сценой в природоведческом музее, предваряющей титры. Одним из экспонатов, защищенным от визитеров толстым стеклом, является чучело голубя, сидящего на ветке. Чудаковатый посетитель, внешне сам напоминающий взъерошенную птичку, с любопытством вглядывается в витрину.

Как и две предыдущие части, «Голубь…» состоит из нескольких сценок-зарисовок, персонажи которых пересекаются лишь в некоторых редких и ненавязчивых случаях. Зарисовкам предшествуют три акта смерти. В первом тучный мужчина откупоривает бутылку вина у праздничного обеденного стола, пока жена возится на кухне, и падает замертво от сердечного приступа. Во втором трое пожилых детей склоняются над ложем умирающей древней матери и пытаются вырвать из ее сухеньких цепких рук сумку с деньгами и драгоценностями, которую та твердо решила забрать в могилу. В третьем случается смерть на теплоходе, у барной стойки ресторана, на которой стоит поднос с пивом и бутербродом с креветками – оплаченный, но не съеденный заказ внезапно скончавшегося чревоугодника.

В картине Андерссона время и пространство не имеют ни границ, ни конкретизации. Действие, состоящие из 39 сценок, разворачивается в некой западноевропейской стране, декорации которой напоминают небогатый послевоенный спектакль. Время же качается от приближенного к современности до различных исторических вех, фантасмагорическим образом вклинивающихся в злободневный антураж. Так, в одном из эпизодов в самое обычное сегодняшнее кафе въезжает шведский король Карл XII на коне и со всей военной свитой. Он как раз собирается разгромить армию Петра І под Полтавой и по ходу дела заигрывает с юным барменом. Чуть позже остатки разгромленного и покалеченного войска Карла прошагают мимо того же кафе с пристыженными опущенными головами.

А в это время два главных героя, которые проходят сквозняком через все зарисовки, апатично всучивают прохожим свой совершенно нелепый и бесполезный «чудо-товар»: вампирскую челюсть с особо длинными клыками, мешочек со смехом и страшную маску дядечки Однозуба. С каменными «мертвыми» физиономиями незадачливые коммивояжеры рекламируют «развлекательные безделушки», произнося фразу «Мы хотим, чтобы людям было весело» так, словно это дежурное выражение соболезнований на похоронах.

Смотрите легально на MEGOGO

Заторможенными движениями и тотальным отсутствием эмоций герои Андерссона напоминают персонажей не менее именитого и титулованного финна Аки Каурисмяки, почти земляка. Этих двух постановщиков определенно можно назвать самыми яркими идеологами анекдотичной скандинавской индифферентности. У Андерссона это качество подчеркивает демонстративный зомби-грим. Выбеленные трупные лица, казалось бы, живых людей отображают, собственно, самую суть: человечество все еще существует, но давно не живет. «Мы давно умерли, а теперь пришли за вами», – как сказала героиня Дарьи Екамасовой в «Ангелах революции». И эти зомби sapiens – такие же чучела, как тот голубь в природоведческом музее.

Трагифарс Андерссона стилистически сочетает в себе и символизм, и сюрреализм, и театр абсурда Сэмюэла Беккета с его каноническим произведением «В ожидании Годо». Вообще работа Андерссона – больше театр, нежели кино, в пользу чего говорят и статичность кадров, и недвижимые опять же «мертвые» декорации, и мизансцены, и обращение актеров в камеру, будто в зрительный зал. Скупой минимализм и монотонность в визуальном выражении, многократное повторение одних и тех же четких лаконичных реплик (то есть те же скупость и монотонность в выражении вербальном) лишь заостряют сатиру, сдержанную внешне, но внутри полную страшных диагнозов и разоблачений.

«Голубь сидел на ветке, размышляя о бытии» – это вся сущность человека и история человечества в полутора часах, от рабства и до фашизма. Ну а сражение под Полтавой, знаменовавшее конец господства Швеции в Европе, – самое темное и неприятное пятно в истории страны.

Несколько раз коммивояжеры, «решительно» настроенные заняться большим бизнесом «завтра», говорят об отсутствии денег. Ребенок с синдромом Дауна выходит на сцену и пересказывает стихотворение, в котором голубь сидит на ветке и размышляет, но размышляет вовсе не о бытии, а о том, что у него нету денег. Так, для большинства из нас насущность превозмогает всякие поиски смысла.

Сумки, чемоданы, портфели, которые герои Андерссона постоянно носят с собой, – это наш жизненный багаж, довольно мелкий и примитивный, парочка никчемных и ненужных безделушек. Интересно, на каком этапе развития человек ввел в обиход слово «рутина»? На какой ступени цивилизации осознал, что проживает серую однообразную жизнь и умирает задолго до физической смерти? «Не шумите. Некоторым завтра вставать на работу», – звучит в фильме несколько раз. Финальный утренний полилог на транспортной остановке «И снова среда» виртуозно замыкает сказанное и возобновляет неизбежную цикличность. «Нужно следить за порядком, иначе будет хаос бытия», – говорит случайный прохожий. И в то же время, по мнению Андерссона, у нас, мертвых, «все хорошо».

Анастасия Лях

голубь сидел на ветке кадр 1