Раскрашенная птица (Nabarvené ptáče)

Этот фильм (в копродукционном производстве которого, что немаловажно, приняла участие Украина) из тех, смотреть которые не просто тяжело и дискомфортно, но просто-таки невыносимо. Однако отвернуться и не смотреть тоже невозможно. Картину из программы Венецианского смотра украинским зрителям показали в рамках ежегодного кинофестиваля «Киевская неделя критики», который прошел в столице в третий раз.

«Раскрашенная птица» – экранизация одноименного романа польского писателя Ежи Косинского (настоящее имя Йосеф Левинкопф), предпринятая чешским режиссером Вацлавом Маргулом, созданная силами четырех славянских государств и впервые использовавшая в кинематографе так называемый межславянский язык (искусственно сконструированный вспомогательный диалект, основанный на старославянском и современных славянских языках и помогающий всем славянам понимать друг друга без переводчика, а кино смотреть без озвучивания и субтитров). Как и многие другие произведения Косинского, «Раскрашенная птица» отчасти автобиографична. Родители писателя были польскими евреями. В 1939 году, когда немцы вторглись в Польшу, будущему прозаику было шесть лет, и он помнит, как родители, сменив еврейскую фамилию Левинкопф на польскую Косински, прятались от нацистов.

Судьба Косинского весьма печальна. И не только из-за детства, уничтоженного войной и Холокостом. Уже будучи возмужавшим юношей, Йосеф, вынужденно «забывший» свое подлинное имя, эмигрировал в Америку. Там поступил в университет. Там опубликовал первый и все последующие романы. Там приобщился к Голливуду (сыграл в фильме Уоррена Битти «Красные», написал сценарий к драмеди «Будучи там» на основе своей же книги и даже получил несколько престижных кинонаград). Дважды женился. Но личного счастья и душевной гармонии, судя по всему, так и не обрел и на шестом десятке совершил самоубийство, приняв смертельную дозу барбитуратов.

И хотя в «Раскрашенной птице» очень много глубоко интимных моментов (связанных с той же заменой имени, отождествленной с заменой сущности, вынужденными предательством корней и отречением от собственного «я»), ее никак нельзя назвать полноценной автобиографией. Потому что она не является художественной проекцией реальности. Скорее, приближается к притче. Рассказывает подчеркнуто гиперболизированную «правду», подчиненную законам не жизни, но искусства.

Можно ошибочно подумать, что «Раскрашенная птица» похожа на «Дом с башенкой» Евы Нейман. То же военное время, тот же черно-белый формат, те же скитания маленького безымянного еврейского мальчика, ступающего по призрачной дороге в некое призрачное «домой» и встречающего на пути разных людей, плохих и хороших; опять же притчево-автобиографическое произведение в основе («Дом с башенкой» написал Фридрих Горенштейн, который также в свое время был вынужден сменить фамилию и имя, превратившись в Феликса Прилуцкого). Но если «Дом с башенкой» был маленькой историей, поэтичной, трепетной и грустной, то «Раскрашенная птица» – эпичное почти что трехчасовое кинополотно, беспощадно жесткое, смакующее беспредел человеческой жестокости и аморальности, но в то же время аналогично полное визуальной поэзии.

Смотрите легально на MEGOGO

«Раскрашенная птица» – эдакая черная сказка про колобка, которому каждый встреченный на пути хищник говорил «я тебя съем», но живучему колобку удавалось от всех уйти (кроме лисы, конечно же). Это как если бы эту роуд-сказку об аппетитном шарике из теста, вызывающем во всех потребность утолить голод, снял Ларс фон Триер. Или Алексей Герман старший.

Мальчик без имени, который за весь свой путь не роняет ни единого слова (безымянный и безмолвный, как раб), проживает условно три этапа взросления (взросления не биологического, но психологического, продиктованного ужасами, непосредственными и опосредованными, войны). На первом этапе окружающие демонстрируют ему жестокость мира на других примерах. Он видит, как ревнивый муж столовой ложкой выдавливает глаза любовнику жены (шокирующая сцена разворачивается под истеричный ор, слившийся с визгом спаривающихся котов). Видит, как разъяренные бабы чинят самосуд над нимфоманкой, заталкивая той бутылку в вагину. Видит, как коню с поломанной ногой «из милосердия» сворачивают шею. И как птице красят краской крыло, а затем запускают в стаю, и стая из-за отличительной черты (краски на крыле) ее не принимает и заклевывает насмерть: эксперимент призван продемонстрировать мальчику, что быть не таким, как все (быть евреем), значит быть изгоем и объектом травли, значит не выжить в обществе (пусть даже эта инаковость – липа, фальшивка, ведь птица в действительности была точно такой же, как и ее сородичи).

На втором этапе герой уже ощущает жестокость на собственной шкуре. Она нарастает, усугубляется, выглядит с каждым разом все более вопиющей и безобразной, кажется бесконечной, как адов круг (и не надо вопрошать «о нет, сколько ж можно?! в реальной жизни не бывает, чтобы столько гнусностей и ударов судьбы приходилось на одного человека»; на экране – не реальная жизнь, а спроектированная по законам жанра, и да, путь мальчика должен быть зашкаливающе тернистым, и картины вокруг него должны походить на витки преисподней, где с каждым кругом все жарче). А на третьем этапе герой ожесточается сам.

Если поначалу он чист, наивен, добр и чуток (кладет в ладони слепцу его выдавленные глаза, обещает раненному скакуну «лошадка, я о тебе позабочусь», плачет над мертвой птичкой), то постепенно принимает «правила игры» и под занавес меняется кардинально (обратимо или нет – другой вопрос). Зло порождает зло, даже в тех, кто подставил вторую щеку. Щеки заканчиваются, и начинается ответная реакция, как в «Догвилле» фон Триера.

Как и фильмы датского провокатора, «Раскрашенная птица» поделена на главы. Как и фильмы Германа старшего, нераскрашенная «Раскрашенная птица» окрашена в монохром, позволяющий омерзительным вещам, которые в цвете были бы совершенно нестерпимы, выглядеть художественно и быть усвояемыми кинозрительским желудком (представьте себе «Трудно быть богом» в цвете – после первой же сцены в глазах запекло бы так, будто с экрана прыснула кислота с фекалиями).

Вацлав Маргул делает любопытные аллюзии не только традиционным способом, вербально или визуально цитируя других режиссеров, но с помощью актеров, выбранных на ту или иную роль. Так, оммаж фон Триеру он делает с помощью Стеллана Скарсгарда и Удо Кира, любимых актеров датчанина. На роль самого отвратительного злодея берет Джулиана Сэндза, запомнившегося по хоррору «Чернокнижник». Роль советского снайпера исполняет Барри Пеппер, которого все знают как снайпера из «Спасти рядового Райана». А наставником сталинизма выступает Алексей Кравченко, который много лет тому назад, будучи подростком, сыграл ведущую партию в антивоенной картине Элема Климова «Иди и смотри», представ на экране веселым белорусским мальчишкой, который всего лишь за два дня войны превращается в седого и морщинистого старика.

Практически каждый из встречающихся на пути мальчика персонажей намеревается «выдоить» героя или «обратить в свою веру» (католическую, коммунистическую). Каждый изнашивает его плоть и душу, отгрызает по кусочку. И с каждой новой жуткой сценой зритель мысленно пытает: будет ли конец? Будет ли конец мучениям? Будет ли возвращено потерянное детство? Найдет ли мальчик потерянную родительскую любовь, потерянный дом? И если найдет, станет ли он снова прежним, снова ребенком? Вспомнит ли, кем был? Вспомнит ли свое имя?..

Анастасия Лях

Nabarvené ptáče