Золото (Жажда золота, Gold)

Этот маленький камерный австралийский постапокалиптический триллер, который по большом счету можно назвать монотриллером, предлагает взглянуть на совсем другого Зака Эфрона, не слащавого и не приторного. Нет, сладкий мальчик из «Классного мюзикла» не превратился по мановению волшебной режиссерской палочки в жесткого, брутального мужика. Но елейный карамельный лоск с него точно сошел, будто и не бывало. Персонаж Эфрону все равно достался нежный, слабый и уязвимый (с «щенячьими глазками», – как скажет про него другой фигурант этого небольшого стесненно-интимного действа). Однако сюжетные обстоятельства оказались настолько жесткими, беспощадными, зверскими, что по смазливому личику (покрытому таким толстым слоем пыли, пота, жира, грязи и вони, что мухи на нем стали не гостями, но постояльцами) потекли чертовски убедительные, подлинные слезы.

Австралийский актер Энтони Хэйес выступил режиссером и сам исполнил вторую из всего-то трех ролей (помимо главного героя в истории фигурируют напарник, преимущественно произносящий свои реплики вне кадра, на другом конце сотового телефона, и таинственная странница). И не только антураж (высушенная, как кисть столетней старухи, австралийская пустыня без грамма воды и зелени; стоящий в воздухе густыми клубами песчаный смог; щедро припорошенные пылью и усеянные бороздами обезвоженные лица; дефицит бензина и дикие законы) напомнил постапокалиптический роуд-триллер Дэвида Мишо «Ровер» (в котором, к слову, Хэйес снимался на втором плане), но и актерский тандем Эфрона и Хэйеса оказался отчасти созвучным с тандемом Паттинсона и Пирса (только в «Золоте» нет никаких погонь, действие здесь так же статично и грузно, как золотой слиток, но, можно сказать, и так же безупречно убедительно и лаконично).

Строка на черном экране перед началом повествования сообщает нам, что события разворачиваются в каком-то месте, в каком-то времени, но недалеко ото дня сегодняшнего, то есть в ближайшем будущем. Никаких географических обозначений действительно нет, но из немногословных и немногочисленных диалогов мы узнаем, что главный герой, молодой безымянный парень, перекочевывает с запада, где жизнь практически совсем иссякла, сюда, на юг, где сосредоточены золотые прииски, притягивающие, как варенье мух (мухи, к слову, чуть ли не постоянно присутствуют в кадре и все время ненавязчиво и тихо, но вполне разборчиво и уловимо жужжат), бродяг, авантюристов, беглых преступников, отчаявшихся одиночек и наивных мечтателей (последних, этих последних романтиков умирающей в агонии цивилизации, осталось совсем немного, пересчитать на пальцах руки, но протагонист, кажется, как раз из их числа).

Герой, вооруженный мятым буклетом, обещающим грезы и золото, нанимает случайного водителя, который берется довезти до приисков. Но по дороге рвется топливный шланг, и путники вынуждены сделать привал. Посреди твердой землистой желтой пустоши, где стоит сухое одинокое дерево, раскинувшее ветки-палки, будто выкрученные артритом руки, как манна небесная, настоящее чудо, сквозь порошину пробивается и выблескивает на палящем полуденном солнце глыба настоящего золота… Но монолит слишком тяжел и глубоко засел, не откопать и не унести (а довольствоваться кусочком не хочется, жажда и жадность диктуют утащить непременно все).

Смотрите легально на MEGOGO

Так что водитель отправляется за экскаватором (а путь это неблизкий, несколько дней), а счастливчик с буклетом (собственно, золото нашел именно он), которому рекламный проспект больше ни к чему, остается один (без крыши над головой и оружия, с минимальным запасом еды и воды) охранять сокровище. И хотя пустыня опасна змеями, скорпионами, дикими собаками динго, галлюцинациями от нехватки влаги и пищи, ожогами от свирепых дневных лучей…, самым страшным и самым смертоносным был и остается человек.

Соединив жанр о выживании с жанром о золотоискательстве, Хэйес вместо приключенческого экшна выдал действительно страшный, циничный, наотрез отрицающий человечность фильм-предупреждение. При этом корни этой подчеркнуто современной, модернистски брутальной и минималистской истории про извечную алчность уходят в классический литературный реализм. Можно сказать, «Золото» перекладывает на язык постапокалиптики и монокинематографа повесть Бальзака «Гобсек», в которой, как помним, скупой, жестокий, жадный ростовщик, ставящий золото выше людей, в итоге умирал затворником в одиночестве и груде бесполезных монет, которые ни на этом свете счастья не принесли, ни на том тем более ему не сгодились.

Как тот Гобсек, прячущий золото под подушками и сторожащий его денно и нощно, герой Зака Эфрона, имея возможность взять небольшой кусок и уйти, упрямо не трогается с места (плачет, но не уступает). И, кажется, никакие факторы и преграды не способны сдвинуть его с точки, ни чья-то смерть, ни собственная… Перед глазами героя постоянно плавится нечеткий, смутный горизонт, похожий на его сомнительное будущее. А цвет его пожолкнувшей кожи все больше рифмуется с цветом заветного аурума. Из романтика он в мгновение ока превращается практически в Голлума, иссохшего, одержимого, тотально несчастного и обреченного, из которого вытекла последняя капля жизни; покрытого коркой наслоившейся боли и грязи, которая будто бы становится корой, а сам герой врастает в землю, как то сухое дерево с руками-палками. И лишь до последнего в темноте этого заката человеческой расы все же поблескивают глаза, как вкрапления в каменистой породе самородного золота.

Анастасия Лях