Жизнь (Живое, Life)

После нескладного «Номера 44» швед Даниэль Эспиноса выдает ошеломительную, ошарашивающую «Жизнь» – самый страшный научно-фантастический фильм со времен «Чужого». Конечно же, авторы картины вдохновлялись легендарным творением Ридли Скотта, в чем сами и признаются, но при этом существенно изменили главное – восприятие твари, создав на экране не то, от чего дребезжат коленки и передергивает лицо бесконтрольное отвращение, а то, что ужасает до смерти и одновременно восхищает до исступления.

Подобно «Чужому» и «Гравитации» перед нами чистый сюжет, без жанровых и стилистических примесей, отступлений, предисловий, введений, флэшбэков, дополнительных локаций, третьестепенных фигур и прочих излишеств и сложностей, без попыток вкратце рассказать жизнь героев до рокового полета и рокового открытия. С первых же кадров зритель оказывается на борту Международной космической станции, на строительство которой угрохали 200 миллиардов долларов (в смысле согласно сценарию, а не на декорации и спецэффекты). Постепенно знакомимся с членами экипажа. Их шестеро, и образы их довольно условные и вместе с тем емкие. Впрочем, этой условности вполне достаточно (все равно главное действующее лицо здесь – совсем не они).

Рори (Райан Рейнольдс) – астронавт-механик, типичный весельчак и симпатяга на борту корабля, первым рвущийся в бой, рисковый парень, как бы играючи выполняющий опасные миссии, легко подвергающий угрозе собственную жизнь во имя спасения остальных, но при этом мыслящий трезво и жестко в экстремальных ситуациях, не вдаваясь в сантименты. Изначально Рейнольдсу предлагалась куда более существенная роль, которая в итоге досталась Джилленхолу, так как у звезды «Дэдпула» из-за плотного рабочего графика свободного времени оказалось лишь на пару съемочных дней. То есть с самого начала было понятно, что Рори из игры выйдет довольно быстро.

Дэвид (Джейк Джилленхол) – врач на борту (в прошлом военный врач), тихий, спокойный, задумчивый, слегка мечтательный, читающий вслух стихи, очевидный интроверт и мизантроп, явная противоположность Рори. Он провел в космосе больше года, то есть больше, чем полагается нормой, и оттого слишком отдалился от земной жизни. Хотя авторы ясно дают понять, что там, внизу, у замкнутого и одинокого Дэвида не было собственной жизни как таковой. Экипаж – его единственная семья, а космос – истинный дом. Родная планета же для него сузилась до размеров Сирии и тех военных ужасов, которые довелось там увидеть. Он душевно травмирован, но здесь, в холодном и безмолвном пространстве, кажется, отыскал гармонию.

Миранда (Ребекка Фергюсон) – тоже врач, биоинженер, отвечающая за безопасность миссии, а конкретно за карантин. Ее основная функция – предотвратить распространение заразы, если таковая появится на корабле. Она испытывает симпатию к Дэвиду, но выказывает ее очень осторожно. И в отличие от него любит земную жизнь и скучает по дому, по птицам, деревьям и рекам, по тому, что есть в мире хорошего, а не плохого.

Смотрите легально на MEGOGO

Еще есть милая, интеллигентная россиянка, командир экипажа (Ольга Дыховичная); японец (снимавшийся в космической фантастике «Пекло» Хироюки Санада), у которого на Земле жена только что родила девочку, и это волнует его куда больше, чем жизнь на Марсе; и с детства прикованный к инвалидной коляске микробиолог (Эрион Бакаре), который только здесь, в невесомости, может «ходить» и чувствовать себя полноценным.

Ну и наконец Келвин – марсианский живой организм.

На деле «Жизнь» получилась гибридом «Чужого» и псевдодокументальной «Европы» 2012 года, в которой миссия искала признаки внеземной жизни на шестом спутнике Юпитера, и то, что в итоге нашла, оказалось до чертиков пугающим и до чертиков прекрасным, удивительной формой существования, соединяющей в себе полное уничтожение и полное же, безраздельное господство, животворящий абсолют. У ксеноморфа малыш Келвин позаимствовал исключительную живучесть, способность адаптироваться к любой среде и оттого быть неуязвимым, запредельно развитые инстинкты, граничащие с наличием интеллекта, уникальную тягу, страсть, если хотите, вкус к жизни, желание «здравствовать и вековать» во что бы то ни стало. У существа из «Европы» – красоту и почти божественность (хотя кто сказал, что бог должен быть красив).

Сложно сказать, насколько Ридли Скотт влюблен в свою отвратную тварь, пускающую кислотные слюни, но авторы «Жизни» определенно любят и в некотором смысле лелеют Келвина, взращивают как дитя. Он – не «нечто» безымянное из одноименного хоррора Карпентера, он действительно живой, почти человеческий. И создатели фильма делают все, чтобы зритель проникся к марсианской «крохе» симпатией. Дают ему имя совершенно безобидное, мягкое, благозвучное; снимают умилительный кадр, где маленький Келвин тянется к «маме» «ручками»; всячески оправдывают его враждебность желанием жить и жаждой свободы (ведь он не нападает на крысу, пока та не проявляет агрессию). И самое парадоксальное, что эта зрительская симпатия независимо от действий «главного героя» остается константной, «от любви до ненависти…» здесь не работает.

И с каждым из членов экипажа Келвин связан по-своему. Для парализованного микробиолога, который нянчится с ним больше других, он становится не только «ребенком», но призрачной надеждой на выздоровление (мало ли, вдруг клетки марсианского существа и впрямь животворные). Для японца-бортинженера он – лишь работа, на Земле его ждет настоящий ребенок, «дитя человеческое». Рациональный и прагматичный Рори первым решает, что инопланетное создание – дрянь и зараза, требующая немедленной ликвидации («Он тебе не брат, я – твой брат», – говорит Рори утратившему реальность микробиологу). Миранда как раз проходит путь от любви до ненависти. А для Дэвида Келвин – некая данность, с которой он смирился и которой в глубине души наверняка восхищен, или даже родственная душа: ведь он – творение космоса, а космос Дэвиду – мать, отец и родина.

«Жизнь» пугает до миллиона мурашек. Не в смысле рядового, запрограммированного режиссером испуга на определенной секунде. А в том плане, что колоссальное напряжение, приумноженное угрожающей музыкой, уверенно и неторопливо движется по нарастающей, чтобы под занавес повергнуть слабую и незащищенную публику в беспросветный, необратимый, будто бы предначертанный свыше ужас. Умножающий знание умножает печаль, как тысячи лет назад, так и тысячи лет после нас.

Анастасия Лях

жизнь кадр 1