Начало (Beginning)

Пока прокатное кино из-за пандемии практически стоит на месте, фестивальное поражает новизной языка и спецификой женского взгляда на правила и законы синематографа. Как минимум две работы от режиссеров-женщин этой осенью стали великими арт-событиями, вокруг которых продолжают не умолкать дискуссии и восхищения. Это, конечно же, «Земля кочевников» Хлои Чжао, которой сулят главный «Оскар» 2021, и грузинское «Начало» дебютантки Деи Кулумбегашвили, которое на том же «Оскаре» может одержать победу в иностранной (международной) категории (хотя мы, украинцы, конечно же, рассчитываем на успех «Атлантиды» Васяновича).

«Земля кочевников» удостоилась главных наград на кинофестивалях в Венеции и Торонто. «Начало» в том же Торонто получило приз ФИПРЕССИ, но главное – стало безоговорочным и беспрецедентным триумфатором смотра в Сан-Себастьяне, где отхватило все основные статуэтки: за лучший фильм, лучшую режиссуру, лучший сценарий и лучшую женскую роль. Обе ленты украсили программу молодого кинофестиваля «Киевская неделя критики», уровень которого с каждым годом достигает все больших и больших высот.

«Начало» совсем не похоже на традиционный грузинский фильм. Как минимум потому, что здесь никто не танцует. Действие разворачивается в грузинской провинции, где обосновалась небольшая община свидетелей Иеговы (с 2001 года эта организация лишена в Грузии официальной регистрации, так что полиция никак не реагирует на регулярные налеты со стороны агрессивных противников учения). Во время проповеди, на которой пастор рассказывает историю Авраама, решившегося убить собственного сына, дабы доказать Богу силу своей веры, преданности и послушания, экстремисты поджигают молитвенный дом. С этого инцидента начинается постепенный распад в семье пастора, его жены Яны и их малолетнего сына, готовящегося вместе с другими детьми к обряду крещения; распад (эдакий внутренний апокалипсис) в душе женщины, внезапно заглянувшей за пределы своего узкого патриархального мирка.

Из Тбилиси приезжает следователь якобы расследовать поджог. Но все понимают, что полиция не даст делу ход. Однажды, когда муж Яны уезжает на несколько дней, чтобы встретиться с вышестоящими и попросить средства на новый молитвенный дом, к женщине наведывается столичный дознаватель. Сперва он интересуется подробностями происшествия, а затем, как снег на голову, не меняя интонации, задает замужней смиренной иеговистке откровенно непристойный, похабный, грязный вопрос.

«У меня странное чувство, будто что-то должно либо начаться, либо закончиться», – говорит Яна мужу перед его отъездом, выпрашивая возможность не сопровождать его в этой поездке и побыть дома одной. Любой конец – это начало. То есть конец чего-то старого всегда подразумевает начало нового. И героиня предчувствует эту приближающуюся перемену. А затем в дом приходит таинственный и пугающий незнакомец (в местном участке говорят, что никакой следователь из Тбилиси не приезжал), который окончательно рушит ее покой.

Смотрите легально на MEGOGO

Провокационный и гипнотический фильм Деи Кулумбегашвили, в котором медленно нарастающий саспенс и ядовитое, девиантное, злокачественное сексуальное напряжение создают на экране деструктивный магнетизм, шокирует, притягивает отталкивающим демонизмом и решительно плюет на столетние принципы и заповеди кинематографа. В квадрате, который авангардистская постановщица предпочитает прямоугольному формату, царят томительные симметрия и статика. Причем последняя доходит до революционного апогея.

Если классическая кульминация подразумевает накал сюжетных перипетий и страстей, то у Кулумбегашвили как раз наоборот, кульминация представляет собой абсолютную и безусловную статичность. В этой сцене, разделяющей образ и характер героини на до и после, Яна, гуляя с сыном по живописным каменистым рельефам, в какой-то момент просто ложится на землю и замирает. Взволнованный сын пытается ее разбудить, но женщина не шевелится, лежит покойницей, сложа на груди руки. И камера фиксируется на застывшем горизонтальном теле, аналогично не шевелясь, и держит, держит, держит, держит фокус до нескончаемости… Затем Яна открывает глаза и говорит: «Я не умерла, я притворилась мертвой». Героиня будто бы умирает и оживает, заканчивается и начинается вновь.

Кстати, как и наш Валентин Васянович, Деа Кулумбегашвили снимает дальние планы. Даже тогда, когда в кадре разворачивается нечто любопытное, что зритель жаждет рассмотреть поближе, камера упрямо не придвигается. Более того, зачастую фокус остается в пустом кадре, где нет ничего, кроме ландшафта, в то время как персонаж уходит за кадр, за рамки квадрата, и там, вне экрана, кажется, происходит что-то еще более интересное.

Кем же оказывается визитер, представившийся следователем? Не единственный, но краеугольный вопрос, мучащий зрителя. Очевидно, что грузинская кинематографистка насыщает свое высказывание аллегорическими библейскими отсылками (включая такое варварство, как древнеиудейское побиение камнями, в числе прочего применявшееся к вероломным женам). И мужчина икс, из уст которого льется возбуждающая скабрезность, может олицетворять демона-искусителя. И конечно же, неслучайно в начальной сцене упоминается Авраам, доказавший Богу верность и покорность: этот мотив отобьется эхом в финале, в котором ослушавшаяся, соблазнившаяся Ева попытается вернуть расположение патриарха, доказать не словом, а делом свое повиновение.

Яна – еще и явная аллюзия на древнегреческую Медею, царевну из Колхиды, древнего грузинского государства, известную своим огорошивающим поступком. Медея, как известно, была колдуньей. Яна, как оказывается, до замужества и обращения в Иеговы была ведуньей и гадала на кофейной гуще. Яна – это Медея, променявшая политеизм, верования предков, и эмансипацию на единственного Бога, подвластность и подмужество (подАдамство, если хотите).

Почему Деа Кулумбегашвили в итоге все же сняла не феминистское кино? Да потому что «Начало» – не голливудская, а грузинская история.

Анастасия Лях