Фильмы расположены в свободном порядке. Так что не стоит первый воспринимать как лучший из лучших, а последний – как худший из лучших. Хотя «Джокер» в уходящем году действительно был самым ярким кинособытием.
За глубокий психологизм, камни в огород безразлично-циничного социума, взращивающего психопатов собственными ручками; за самый пронзительный, осязательный и нефигуральный смех сквозь слезы; за шокирующе-символично изогнутую плоть Хоакина Феникса и необратимо изувеченную душу.
Брачная история (Marriage Story)
За грусть реальности, в которой любовь уходит в неизвестном направлении, а сущность брачного союза заключается в неумолимом движении в сторону развода; за историю, способную стать личной абсолютно для каждого зрителя; за игру Адама Драйвера, которую хочется зафиксировать в рамке, как дорогую сердцу памятную фотокарточку.
За раритетную маскулинность, которая нынче не в моде; за приверженность эпичному гангстерскому жанру, в котором теперь никто не снимает; за неустанную способность Скорсезе рассказывать историю Америки увлекательно и нетривиально; за чувство юмора; за то, что время фантастическим образом повернулось вспять, в расцвет карьеры Де Ниро, Пеши и Пачино.
За еще одну после антиутопии «Сквозь снег» изобретательность подхода южнокорейского режиссера Пона Чжун Хо к теме классового неравенства и сопряженного с этим неравенством всестороннего паразитизма; за комедию, драму, детектив, триллер и хоррор в одной-единственной цельной истории; за ошеломительные твисты; за образную метафору жизни внизу и наверху.
Портрет девушки в огне (Portrait de la jeune fille en feu)
За изящное изображение мира без мужчин в подчеркнуто патриархальную эпоху, за изысканность феминистского высказывания; за музыку без музыкального сопровождения; за простоту и эстетику единения характеров, костюмов и пейзажей; за экспрессивную, порывистую, но не переигранную, подлинную страсть.
Золотая перчатка (Der goldene Handschuh)
За обращение к немецкому экспрессионизму, за сочность образов и декораций, которые легко почувствовать на ощупь, вкус и запах; за высокую художественность неприемлемо отвратительного и античеловечного.
За ненавязчивую узнаваемость автобиографичного высказывания, за фирменные альмодоварские краски с преобладанием желтого, зеленого и красного; за сочетание юмора и нежности в истории про детство, зрелость, мать, искусство; за удивительного Антонио Бандераса, перевоплотившегося в Педро Альмодовара.
Однажды в Голливуде (Once Upon a Time… in Hollywood)
За самый нетарантиновский тарантиновский фильм, за магию и красоту длинных планов, в которых ничего не происходит, но от которых невозможно отвести взгляд; за монолог ДиКаприо в трейлере; за всеобъемлющую любовь к кино; за волшебство кинематографического хэппи-энда там, где в реальности осталась неизлечимая рана и необратимая трагедия.
Арахисовый сокол (The Peanut Butter Falcon)
За обезоруживающую душевность одного необычного приключения и одной необычной дружбы; за неэксплуатационное использование темы особенных людей и их потребностей; за маленькие заветные мечты, которые сбываются.
За аллегорию поиска ответов в космосе как поиска чего-то сверх обычной приземленной жизни; за горечь правды о близких, которые сознательно от нас отдаляются и их невозможно притянуть силой обратно, а можно лишь отпустить; за грустного и очень одинокого Брэда Питта, блуждающего в космическом пространстве, будто ребенок, изучающий тьму и неизведанность чрева матери и задумывающийся, есть ли смысл рождаться на свет.
За детективные традиции Агаты Кристи, выполненные в ненавязчиво пародийной манере; за блистательный актерский состав; за верность принципам чеховской драматургии; за остроту юмора и ума, что в отличие от псевдо-остроты бутафорских ножей, которыми украшена броская интерьерная конструкция в доме, где происходит убийство, остра по-настоящему.
За непохожесть на все остальное кино, за едкость сатиры на пресловутую американскую мечту; за то, как органично встречаются театр абсурда, кафкианство, «Твин Пикс», «Черное зеркало» и народная мудрость про соседское взаимное подхалимство и соседскую взаимную зависть; за метафорическую конвульсивность нервной белоснежной улыбки, скованной металлическими скобами.
За красоту поэзии и магии кинематографа; за переплетение романтики, фольклора, мистического реализма и злободневной социально-экономической трагедии, провоцирующей на планете новые и новые миграции и массовые гибели; за плавность трансформации лав-стори в детектив, детектива в триллер, триллера в фантазию, фантазии в драму и драмы обратно в лав-стори.
За арт-винтажность черно-белой пленки и обращение к немым хоррорам 30-х; за многослойность образов и смыслов, стиль и интеллектуальность; за химию взаимной антипатии между Дефо и Паттинсоном; за симбиоз отвратности, исходящей от жизнедеятельности человека, и скульптурной красоты древнегреческого мифа.
За кромешный ужас, залитый желтым светом жарких июльских дней вместо куда более привычных для хоррора холода и мрака; за гипнотическое погружение в язычество, декор и обрядовость загадочного и шокирующего верования; за соитие повествования с природой; за цветочные галлюцинации и аллюзии к сказочным сюжетам; за убедительную почти что трехчасовую истерику Флоренс Пью и ее не менее убедительное феминистское торжество в финале.
За буквальное и фигуральное головокружение от полета на воздушном шаре; за катастрофу вместо романтики и победу вместо трагедии; за заразительную энергию Фелисити Джонс и изображение исключительного женского мужества на фоне исключительной мужской слабости; за простоту обмена сюжетной функциональности героя и героини.
За монументальный рассказ истории двадцать первого века, искусно спрятанный за псевдобайопиком одной вымышленной капризной и карикатурно стервозной поп-звезды; за непривычный образ Натали Портман; за глубину, умело скрытую за легкомысленностью.
Мстители: Финал (Avengers: Endgame)
За большой пивной живот картинного скандинавского бога; за цельность лоскутной сборки; за идеальное сочетание драмы, комедии и мелодрамы в упаковке из фантастического экшна про традиционно хороших и традиционно плохих; за сложность финальной точки для истории протяженностью в десять лет, которая годами дробилась на отдельные сюжеты, а затем органично выстроилась в одну ровненькую линию.
За правдивую историю, которую без преувеличения можно назвать разоблачением века; за отсутствие излишней драмы в рассказе, который сутью своей всячески благоприятствует излишнему драматизму; за смелость половину повествования преподнести в эпистолярном формате читаемых вслух писем и изредка телефонных бесед; за акцент на вине не столько отдельных священников, больных педофилией, сколько самых верхов католической церкви вплоть до Понтифика, упорно придерживающихся политики замалчивания и канцелярских отписок.
За жуткость, искусно совмещенную с иронией; за самые нетривиальные оммажи Льюису Кэрроллу; за блистательно острую, как золотые ножницы в руках двойников-убийц, политическую подоплеку; за знаменательную голосовую игру Лупиты Нионго, которая выдала гортанный звук, созвучный с представлениями о звуках преисподней.
Анастасия Лях
